Под натиском стрекочущих неугомонных уведомлений и звонков с предложениями,
бесполезными, как подорожник при открытом переломе (да и закрытом, в принципе),
давило ещё больше
на фотокарточках любимых как будто даже выпуклое и от масла жирное –
– зерно. И ещё
тот неизменный твёрдо-пресный привкус
слипшихся без соли макарон, скверный, а что поделать, в сущности,
хоть атеист, а хлеб выбрасывать – грешно. Потом
много серостной рутины:
микроволновка, холодильник,
и запеканка, кажется, с изюмом,
и, кажется, для чёрного ополаскиватель – "Ласка".
И, кажется, то ли утюг не выключил, то ли дверь не закрыл на ключ,
и мусор, кажется, не вынес, который ведь из избы тащить – не дело,
и что-то там ещё на языке вертелось,
нескáзанное или несказáнное, из сказки про Салтана,
на завтра заданное,
отложенное,
как в стол убранные очередные
тусклые, родные
заметки, зарисовки, письма,
документы –
– бессознательно
запечатанные сургучом из быстрой фазы сна
фрагменты.
И там изображения, мелькавшие то на экране, то за стеклом аквариума с муренами,
то где-то в парке или на крыльце, и долгожданные воссоединения,
как под копирку, когда закончились чернила – слизанные, смазанные и не в фокусе,
а где-то за, перевёрнутые, и на том спасибо что ли, собственно.
И ещё
спуск по лестнице, когда лифт сломался, а внизу знакомая дорога, тёплая, как молоко к завтраку...
